Неточные совпадения
Но поручик уже почувствовал бранный задор, все пошло кругом
в голове его; перед ним
носится Суворов, он лезет на великое дело.
В деле своем купцы повинились, изъясняясь, что немного пошалили;
носились слухи, будто при повинной
голове они приложили по четыре государственные каждый; впрочем, дело слишком темное; из учиненных выправок и следствий оказалось, что устьсысольские ребята умерли от угара, а потому так их и похоронили, как угоревших.
Но вот из-за кулис, под яростный грохот и вой оркестра, выскочило десятка три искусно раздетых девиц,
в такт задорной музыки они начали выбрасывать из ворохов кружев и разноцветных лент
голые ноги; каждая из них была похожа на огромный махровый цветок, ноги их трепетали, как пестики
в лепестках, девицы
носились по сцене с такой быстротой, что, казалось, у всех одно и то же ярко накрашенное, соблазнительно улыбающееся лицо и что их гоняет по сцене бешеный ветер.
В мечтах перед ним
носился образ высокой, стройной женщины, с покойно сложенными на груди руками, с тихим, но гордым взглядом, небрежно сидящей среди плющей
в боскете, легко ступающей по ковру, по песку аллеи, с колеблющейся талией, с грациозно положенной на плечи
головой, с задумчивым выражением — как идеал, как воплощение целой жизни, исполненной неги и торжественного покоя, как сам покой.
Как страшно стало ему, когда вдруг
в душе его возникло живое и ясное представление о человеческой судьбе и назначении, и когда мелькнула параллель между этим назначением и собственной его жизнью, когда
в голове просыпались один за другим и беспорядочно, пугливо
носились, как птицы, пробужденные внезапным лучом солнца
в дремлющей развалине, разные жизненные вопросы.
Не спишь, потому что не хочется спать, а забываешься от утомления
в полудремоте, и
в этом состоянии опять
носятся над
головой уродливые грезы, опять галлюцинации; знакомые лица являются, как мифологические боги и богини.
Ермолай не возвращался более часу. Этот час нам показался вечностью. Сперва мы перекликивались с ним очень усердно; потом он стал реже отвечать на наши возгласы, наконец умолк совершенно.
В селе зазвонили к вечерне. Меж собой мы не разговаривали, даже старались не глядеть друг на друга. Утки
носились над нашими
головами; иные собирались сесть подле нас, но вдруг поднимались кверху, как говорится, «колом», и с криком улетали. Мы начинали костенеть. Сучок хлопал глазами, словно спать располагался.
Их статные, могучие стволы великолепно чернели на золотисто-прозрачной зелени орешников и рябин; поднимаясь выше, стройно рисовались на ясной лазури и там уже раскидывали шатром свои широкие узловатые сучья; ястреба, кобчики, пустельги со свистом
носились под неподвижными верхушками, пестрые дятлы крепко стучали по толстой коре; звучный напев черного дрозда внезапно раздавался
в густой листве вслед за переливчатым криком иволги; внизу,
в кустах, чирикали и пели малиновки, чижи и пеночки; зяблики проворно бегали по дорожкам; беляк прокрадывался вдоль опушки, осторожно «костыляя»; красно-бурая белка резво прыгала от дерева к дереву и вдруг садилась, поднявши хвост над
головой.
3 часа мы шли без отдыха, пока
в стороне не послышался шум воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун, о которой говорил китаец-охотник. Солнце достигло своей кульминационной точки на небе и палило вовсю. Лошади шли, тяжело дыша и понурив
головы.
В воздухе стояла такая жара, что далее
в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни птиц; только одни насекомые
носились в воздухе, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
…Пока смутные мысли бродили у меня
в голове и
в лавках продавали портреты императора Константина, пока
носились повестки о присяге и добрые люди торопились поклясться, разнесся слух об отречении цесаревича.
Тогда они делили лапти, отдавая нам половину, и — начинался бой. Обыкновенно они выстраивались на открытом месте, мы, с визгом,
носились вокруг их, швыряя лаптями, они тоже выли и оглушительно хохотали, когда кто-нибудь из нас на бегу зарывался
головою в песок, сбитый лаптем, ловко брошенным под ноги.
Старик Райнер все слушал молча, положив на руки свою серебристую
голову. Кончилась огненная, живая речь, приправленная всеми едкими остротами красивого и горячего ума. Рассказчик сел
в сильном волнении и опустил
голову. Старый Райнер все не сводил с него глаз, и оба они долго молчали. Из-за гор показался серый утренний свет и стал наполнять незатейливый кабинет Райнера, а собеседники всё сидели молча и далеко
носились своими думами. Наконец Райнер приподнялся, вздохнул и сказал ломаным русским языком...
И княжна невольно опускает на грудь свою
голову. «И как хорош, как светел божий мир! — продолжает тот же голос. — Что за живительная сила разлита всюду, что за звуки, что за звуки
носятся в воздухе!.. Отчего так вдруг бодро и свежо делается во всем организме, а со дна души незаметно встают все ее радости, все ее светлые, лучшие побуждения!»
Но пота не появлялось; напротив, тело становилось все горячее и горячее, губы запеклись, язык высох и бормотал какие-то несвязные слова. Всю остальную ночь Надежда Владимировна просидела у его постели, смачивая ему губы и язык водою с уксусом. По временам он выбивался из-под одеяла и пылающею рукою искал ее руку. Мало-помалу невнятное бормотанье превратилось
в настоящий бред. Посреди этого бреда появлялись минуты какого-то вымученного просветления. Очевидно,
в его
голове носились терзающие воспоминания.
Голова действительно кружилась у Санина — и над всем этим вихрем разнообразных ощущений, впечатлений, недосказанных мыслей постоянно
носился образ Джеммы, тот образ, который так неизгладимо врезался
в его память
в ту теплую, электрически-потрясенную ночь,
в том темном окне, под лучами роившихся звезд!
— Научить их!.. Легко сказать!.. Точно они не понимают,
в какое время мы живем!.. Вон он — этот каторжник и злодей — чуть не с триумфом
носится в Москве!.. Я не ангел смертоносный, посланный богом карать нечистивцев, и не могу отсечь
головы всем негодяям! — Но вскоре же Егор Егорыч почувствовал и раскаяние
в своем унынии. — Вздор, — продолжал он восклицать, — правда никогда не отлетает из мира; жало ее можно притупить, но нельзя оторвать; я должен и хочу совершить этот мой последний гражданский подвиг!
И погода была неприятная. Небо хмурилось,
носились вороны и каркали. Над самою
головою Передонова каркали они, точно дразнили и пророчили еще новые, еще худшие неприятности. Передонов окутал шею шарфом и думал, что
в такую погоду и простудиться не трудно.
В половине мая стараются закончить сенокос — и на это время оживает
голая степь косцами, стремящимися отовсюду на короткое время получить огромный заработок… А с половины мая яркое солнце печет невыносимо, степь выгорает, дождей не бывает месяца по два — по три, суховей, северо-восточный раскаленный ветер,
в несколько дней выжигает всякую растительность, а комары, мошкара, слепни и оводы тучами
носятся и мучат табуны, пасущиеся на высохшей траве. И так до конца августа…
Ярцеву пришло
в голову, что, быть может,
в этой роще
носятся теперь души московских царей, бояр и патриархов, и хотел сказать это Косте, но удержался.
Вот поднять старый, стоптанный башмак, давным-давно свалившийся с ноги Вен-Симона или Фурие, и, почтительно возложив его на
голову,
носиться с ним, как со святыней, — это мы
в состоянии; или статейку настрочить об историческом и современном значении пролетариата
в главных городах Франции это тоже мы можем; а попробовал я как-то предложить одному такому сочинителю и политико-эконому, вроде вашего господина Ворошилова, назвать мне двадцать городов
в этой самой Франции, так знаете ли, что из этого вышло?
— Да, и заметьте, с моего согласия сделал — вот что чудно!.. Помню до сих пор, какой хаос носил я тогда
в голове: просто все кружилось и переставлялось, как
в камер-обскуре: белое казалось черным, черное — белым, ложь — истиной, фантазия — долгом… Э! даже и теперь совестно вспоминать об этом! Рудин — тот не унывал… куда!
носится, бывало, среди всякого рода недоразумений и путаницы, как ласточка над прудом.
В голове был угар. Что-то как будто
носилось надо мной и меня задевало, возбуждало и беспокоило. Тоска и желчь снова накипали и искали исхода. Вдруг рядом со мной я увидел два открытые глаза, любопытно и упорно меня рассматривавшие. Взгляд был холодно-безучастный, угрюмый, точно совсем чужой; тяжело от него было.
Аксинья, завитая, без платья,
в корсете,
в новых скрипучих ботинках,
носилась по двору как вихрь, и только мелькали ее
голые колени и грудь.
Он глядел на него глупо, а
в голове его между тем
носились те легкие женственные черты, те оттенки и воздушные тоны, им подмеченные, которые уничтожила безжалостно его кисть.
Приходилось Сашке иногда играть лезгинку для грузин, которые занимались
в окрестностях города виноделием. Для него не было незнакомых плясок.
В то время когда один танцор,
в папахе и черкеске, воздушно
носился между бочками, закидывая за
голову то одну, то другую руку, а его друзья прихлопывали
в такт и подкрикивали, Сашка тоже не мог утерпеть и вместе с ними одушевленно кричал: «Хас! хас! хас! хас!» Случалось ему также играть молдаванский джок, и итальянскую тарантеллу, и вальс немецким матросам.
Солнце, смеясь, смотрело на них, и стекла
в окнах промысловых построек тоже смеялись, отражая солнце. Шумела вода, разбиваемая их сильными руками, чайки, встревоженные этой возней людей, с пронзительными криками
носились над их
головами, исчезавшими под набегом волн из дали моря…
Фельдшер вышел на двор поглядеть: как бы не уехал Калашников на его лошади. Метель всё еще продолжалась. Белые облака, цепляясь своими длинными хвостами за бурьян и кусты,
носились по двору, а по ту сторону забора,
в поле, великаны
в белых саванах с широкими рукавами кружились и падали, и опять поднимались, чтобы махать руками и драться. А ветер-то, ветер!
Голые березки и вишни, не вынося его грубых ласок, низко гнулись к земле и плакали: «Боже, за какой грех ты прикрепил нас к земле и не пускаешь на волю?»
И когда он был уже убит и давно похоронен и новый губернатор, молодой, вежливый, окруженный казаками, быстро и весело
носился по городу
в коляске, — многие вспоминали этот двухнедельный странный призрак, рожденный старым законом: седого человека
в генеральском пальто, шагающего прямо по грязи, его закинутую
голову и незрячий взор — и красную шелковую подкладку, остро блистающую
в молчаливых лужах.
Часа три пролежала Марья Гавриловна. Роями думы
носятся в ее
голове. Про Евграфа вспоминала, но мысль своевольная на Алексея как-то сворачивала.
И сорвался. Нас охватил испуг,
Когда,
носясь у нас над
головами,
Он
в сумерках чертил за кругом круг...
В голове у матери
носились мрачные мысли об опасностях, которым будет подвергаться Володя. А ведь эти опасности так часты и иногда непредотвратимы. Мало ли бывает крушений судов?… Мало ли гибнет моряков?.. Еще недавно…
Пластом лежит на
голой земле. Двинуться с места не может, голосу не
в силах подать, лежит один-одинехонек, припекаемый полуденными лучами осеннего солнца. Ни на горе, ни под горой никого нет, стая галок с громким криком
носится в высоте над
головой миллионщика. Лежит гордый, своенравный богач беспомощен, лежит, всеми покинутый, и слова не может промолвить. Тускнеет у него
в очах, мутится
в голове, ни рукой, ни ногой шевельнуть не может. Забытье нашло на него…
После одной из таких поездок Степан, воротившись со степи, вышел со двора и пошел походить по берегу.
В голове у него по обыкновению стоял туман, не было ни одной мысли, а
в груди страшная тоска. Ночь была хорошая, тихая. Тонкие ароматы
носились по воздуху и нежно заигрывали с его лицом. Вспомнил Степан деревню, которая темнела за рекой, перед его глазами. Вспомнил избу, огород, свою лошадь, скамью, на которой он спал с своей Марьей и был так доволен… Ему стало невыразимо больно…
А вокруг нее
носился чуть слышный шепот, точно жужжало сотни пчелок
в июльский полдень. Девочки, не разжимая ртов и не поднимая
голов, быстро делились впечатлениями по поводу новенькой...
— Игра начинается большая и опасная! —
носилось в ее
голове. — Рискованнее и смелее я еще не задумывала ничего, и я выиграю… Я должна выиграть ставку, потому что ходы мои рассчитаны верно, и рука, мне повинующаяся, неотразима, но… Горданов хитер, и с ним нужна вся осторожность, чтоб он ранее времени не узнал, что он будет работать не для себя. Впрочем, я готова встретить все, и нам пора окончить с Павлом Николаевичем наши счеты!
Поспела постель, поспела и липка. Меня раздели и уложили.
Голова моя и тело горели. Обрывки мыслей
носились в усталом мозгу.
Народу все прибывало. Лампы-«молнии» с хрустальными подвесками тускло освещали потные
головы и грязные, измазанные горчицею скатерти. Из кухни тянуло запахом подгорелого масла и жареной рыбы.
В спертом, накуренном воздухе
носились песни, гам и ругательства.
И всё время потом слышал я не переставая шаги ее босых ног и видел, как она с серьезным, озабоченным лицом
носилась по двору. Пробегала она то по ступеням, обдавая меня ветром, то
в кухню, то на гумно, то за ворота, и я едва успевал поворачивать
голову, чтобы следить за нею.
И опять полился поток суровых обличений. И вдруг я опять почувствовал, как кругом жарко, душно и тоскливо… Солнце жгло без пощады и отдыха; нечем было дышать, воздух был горячий и влажный, как
в бане; ласточки низко
носились над степью, задевая крыльями желтую траву. Никитин уже исчез из виду. Вдали, на дороге, длинною полосою золотилась пыль,
в пыли двигался обоз с углем. Волы ступали, устало помахивая светло-серыми
головами, хохлы-погонщики, понурившись, шли рядом. Все изнемогало от жары…
Уж
в это самое время смутно
носились по Германии и во многих местах Европы идеи преобразования, которые вскоре должны были усилиться гонениями западной церкви, разложиться
в логической
голове Лютера и вспыхнуть
в этом мировом кратере, из которого огненная лава и пепел потекли с такою грозною быстротою на царства и народы.
В голове ее
носилась во всех подробностях та сцена французского романа, которую она решила повторить с Семеном Павловичем. Там тоже был доктор и молодая жена старого барона, которую он держал взаперти.
Ребенок был связан во всех своих движениях. При своей мнимой матери он вел себя, как солдат на ученьи: вытянувшись
в струнку, важно расхаживал, как павлин, закинув
голову назад. Зато вырвавшись от нее, он вполне вознаграждал себя за все лишения и неудержимо
носился по саду и лугам до истощения сил.
В голове его
носились какие-то обрывки мыслей, своеобразных и несвязных.
То, что̀ годами не приходило ей
в голову — мысли о свободной жизни без страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола беспрестанно
носились в ее воображении.